Война изменила всю нашу жизнь. Еще за несколько месяцев до ее начала нельзя было себе представить, что мы домашние, в меру избалованные, дети станем стойкими, работящими, умеющими преодолевать все трудности этой жестокой войны...

Приходили тревожные сводки с фронта, все ближе и ближе становилась линия передовой, участились страшные бомбардировки Москвы, наводившие ужас воем Мессершмитов-190.

На Западном фронте складывалась чрезвычайная обстановка. Внезапное наступление немецких войск обеспечило им преимущественное положение, на ряде участков отсутствовало руководство действиями советских войск. К 28 июня гитлеровские войска овладели Минском. Западному фронту советских войск противостояла германская группа армий "Центр" под командованием фельдмаршала фон Бока. Эта была сильнейшая группировка на немецком Восточном фронте. В ее состав входила Третья танковая группировка генерала Гота и танковая группа генерала Гудериана. Танковые группы должны были соединиться за Минском. За танками следовала пехота для того, чтобы предотвратить прорыв окруженных советских войск.

30 июня из Минска в Могилев был спешно переведен штаб Западного фронта. Новым командующим фронтом был назначен генерал-лейтенант А. И. Еременко, а уже через день на его место был назначен Сталиным до этого момента нарком обороны СССР С. К. Тимошенко. Генерал Д. Г. Павлов, командующий Западным фронтом, был срочно вызван в Москву и расстрелян. Вслед за ним подверглись расстрелу еще семь генералов. Под расстрел были подведены во исполнение фразы Сталина: "Разберитесь вы там, на Западном фронте, кто кроме Павлова виноват в допущенных серьезных ошибках!" - командующий Западным фронтом генерал армии Павлов, начальник штаба Западного фронта Климовских, начальник связи генерал-майор Григорьев, командующий Четвертой армией генерал-майор Коробков, командир 41-го стрелкового корпуса генерал-майор Косубуцкий, командир горно-стрелковой дивизии генерал-майор Селихов и его заместитель полковой комиссар Курочкин.

Непосредственно расправой над генералами занимался заместитель наркома обороны и нарком Госконтроля СССР Л. З. Мехлис. Все генералы были объявлены "врагами народа", а семьи их подверглись репрессиям. Вина Павлова и его помощников заключалась в том, что советские войска оказались в окружении еще до первого выстрела.

Гитлеровский план молниеносной войны "Барбаросса", разработанный Вермахтом еще в 1940 году, предусматривал рассечение танковыми колоннами Третьего Рейха армий противника и систему окружения с последующей ликвидацией отдельных частей армии противника.

Действия советского верховного командования явно свидетельствовали о растерянности и незнании советским Генеральным штабом существа германского плана "Барбаросса".

Тогда, в 1941 году, мы, дети, конечно, и не осознавали, какой глубины трагедия нависла над нашей страной. Все находились в большой растерянности, и взрослые, и дети, но надеялись, очень надеялись, что все как-то обойдется, что отец отлучился ненадолго и скоро вернется.

Шли жестокие бои за Смоленск.

Это так близко от Москвы!

Борис Рунин, только что окончивший Литературный институт, так писал об ополченцах Москвы:

"Мы уходили на войну душной ночью сорок первого года в составе одного из полков Краснопресненской дивизии народного ополчения г. Москвы. Уходили - в прямом значении этого слова: в пешем строю по Волоколамскому шоссе, на запад."

От отца приходили редкие, очень редкие весточки. Еще в конце июля 1941 года он прибегал к нам из Внукова, а в сентябре пришло последнее письмо с фронта, 28 числа, и все, наступило глухое молчание.

Пятая дивизия Народного Ополчения Фрунзенского района Москвы собиралась несколько дней в начале июля 1941 года в здании Института Иностранных языков на Метростроевской улице (ныне вернули ей прежнее название - Остоженка). Это был всенародный порыв отозваться на внезапное нападение на Родину. Формально считалось, что инициатором и создателем Московского Народного Ополчения выступил секретарь Московского Комитета ВКП(б) А. С. Щербаков. Руководство формированием ополченцев было возложено на Чрезвычайную семерку, которую возглавил генерал-лейтенант П. А. Артемьев, командующий Московским военным округом.

Но москвичи записывались в Народное Ополчение по зову сердца, по требованию совести - они шли, они спешили защищать свою Родину, свою Москву, свои семьи, свой домашний очаг.

В здании Института иностранных языков и близлежащих школах собирались ополченцы. Сюда прибывали профессора и преподаватели, сотрудники и студенты нескольких вузов: московского педагогического института, первого и второго меда и института Цветметзолота. Отец, которому было сорок восемь лет, был далеко не здоровым человеком, но он сам добровольно, оставив своих пятерых детей: четырех школьников и младшую - четырехлетнюю Верочку, прибыл на этот сборный пункт только 9 июля, и сразу же Народное Ополчение двинулось походным маршем.

Вот как вспоминает об этот чудом уцелевший участник событий А. Угрюмов, бывший начальник политотдела 113-ой стрелковой дивизии (ранее 5-ой дивизии Народного Ополчения Фрунзенского района) В кн. "От Москвы до Берлина". М. 1966. С. 422-425):

"З и 4 июля 1941 г. в районе начались массовые митинги трудящихся и запись добровольцев в ополчение. В первый же день поступило 4500 заявлений. Наибольшее число ополченцев пришло с завода "Каучук", комбината "Красная Роза", инструментального завода, из управления строительства Дворца Советов, 1-го и 2-го медицинских институтов, Государственного педагогического института имени В. И. Ленина, Института иностранных языков, Института инженеров общественного питания и других предприятий и учреждений. За неделю в ополчение вступило свыше 9 тысяч трудящихся, из них 2 тысячи членов партии (около четверти всей партийной организации Фрунзенского района и более 1300 комсомольцев).

4 и 6 июля ополченцы стали прибывать на сборные пункты. В основу формирования рот, батальонов и других подразделений мы положили принцип "землячества", т. е. ополченцев какого-либо предприятия или учреждения по возможности включали в одно воинское подразделение. Такой принцип сыграл положительную роль в боевой обстановке.

Командиром дивизии назначили генерал-майора И. А. Преснякова, военкомом дивизии А. Н. Антропова. Кадровых командиров в первые дни формирования дивизии насчитывалось 70-80. Весь остальной командный состав, а также политработников назначали из народных ополченцев. В партийно-политическом аппарате дивизии был 63 человека, все с высшим образованием, из них - 5 профессоров, 12 доцентов.

В ополчение вступили профессора педагогического и медицинского институтов Ф. И. Головенченко, А. И. Дьячков, И. С. Жоров (впоследствии главный хирург 33-й армии), В. А. Жмур и другие; доценты этих институтов И. О. Новинский, Д. Ф. Козлов и другие; здесь были и старые большевики, активные участники гражданской войны Б. В. Кубасов, Н. А. Клобуков, Г. Г. Бодров, А. А. Александровский (бывш. Полпред СССР в Чехословакии); известный скульптор Е. В. Вучетич, видные архитекторы, инженеры строительства Дворца Советов, медики, педагоги и другие представители советской интеллигенции.

В ночь на 9 июля дивизия вступила в Подмосковье. В районе Катуары, Толстопальцево, Внуково, что по Киевской дороге, развернулась боевая и политическая учеба ополченцев. Вскоре дивизию перебросили в район города Боровска, а 30 июля ополченцы приняли присягу.

Через два дня дивизия перебазировалась в район городов Спас-Деменск и Киров Смоленской области. Здесь, в деревне Тишневе, 12-13 августа дивизии и её полкам вручили боевые знамена. От имени МГК ВКП(б) и Фрунзенского РК ВКП(б) знамена вручал первый секретарь Фрунзенского РК партии П. В. Богуславский. Ополченцы, принимая знамена, дали клятву защищать родину до последней капли крови. Этой клятве они были верны на всем своем боевом пути. "- Это воспоминания одного из очевидцев.

30 сентября дивизия была переброшена к реке Десне. (Еще 28сентября, судя по последнему письму отца, 5 дивизия Народного Ополчения находилась в районе Спас-Деменска). Теперь она уже именовалась 113-й стрелковой дивизией.

2 октября 1941 г. немецко-фашистские войска перешли в наступление и форсировали Десну. Им удалось смять войска первого эшелона и навалиться всеми своими силами на ополченские дивизии, в том числе и на бывшую Фрунзенскую.

Вот как описал впоследствии начало первого сражения ополченцев Фрунзенского района с немецко-фашистскими полчищами майор М. Е. Агапов, в то время командир артиллерийского полка, входившего в состав нашей дивизии:

"2 октября 1941 г. в 6 часов утра противник открыл сильный артиллерийский и минометный огонь. Для всех стало ясно, что фашисты начали артиллерийскую подготовку, всегда предшествующую наступлению. К 10 часам артиллерия 1-го эшелона наших войск была подавлена и прекратила ответный огонь, а примерно к 11 часам фашистские войска подошли к переднему краю обороны ополченской дивизии. Открыла огонь наша артиллерия, послышались первые длинные очереди пулеметов, ружейные залпы и одиночные выстрелы. Завязался жестокий длительный бой".

"Это сражение стало для ополченцев серьезнейшим испытанием, и они его с честью выдержали. Недостатки в боевой подготовке восполнялись их высоким патриотизмом и храбростью.

Противнику удалось захватить населенные пункты Новоселье, Семирево и высоту №229. Но ополченцы, контратакуя противника, выбили его из населенных пунктов."

В первом письме после войны из советского концлагеря, из Инты, отец писал: "В ночь с 3 на 4 октября 1941 г. вблизи г. Спас-Деменска Смоленской обл. я был пленен немцами и прошел через лагеря военнопленных в г. Рославле, Смоленске, Борисове и Минске... "

Свидетель этих событий - Угрюмов: - продолжает вспоминать:

"Однако силы были неравными. Пришлось отступать. Несмотря на большие потери людей и техники, плохую связь со штабом дивизии (немецко-фашистские танки уже находились в нашем тылу), ополченцы отступали организованно. К 9 октября в Милятинском лесу (район Спас-Деменска) сосредоточилось около пяти тысяч ополченцев. Гитлеровцы блокировали лес. Потеряв до 60% личного состава, почти всю артиллерию, не имея связи с другими армейскими частями и соединениями, оставшаяся часть дивизии мужественно вела бои с превосходящими силами противника.

Враг захватил в плен истекавших кровью, тяжело раненых командира дивизии И. А. Преснякова и комиссара дивизии А. Н. Антропова. Пытки и угрозы не сломили их. Гитлеровцы расстреляли героев.

Ведя кровопролитные бои, основной состав 113-й стрелковой дивизии вышел из окружения.

В первых сражениях с отборными гитлеровскими войсками ополченцы-фрунзенцы проявили подлинный героизм и бесстрашие. Находясь в составе войск Западного фронта, они сковывали рвущегося к Москве противника, наносили ему большой урон, создавая тем самым условия для разгрома гитлеровцев".

В этом описании очевидца и участника событий много подлинных свидетельств, но много и конъюнктурных советских штампов. Бывший начальник политотделов Народного Ополчения Фрунзенского района г. Москвы чудесным образом уцелел и не был убит, как тысячи других ополченцев. И не попал в плен, как другие тысячи москвичей, прошедших ад немецких и советских концлагерей, а воскрес и, преображенный, дошел до Берлина, до самой Инзельштрассе, 3 в составе уже совершенно другой стрелковой дивизии.

В самом же деле трагедия под Вязьмой, так называемый Вязьменский котел, втянул в себя четыре армии советских войск и стал одной из тяжелейших трагедий начала Великой Отечественной войны.

Он был по существу третьим котлом, после Минска и Орши, третьей системой немецких окружений, входящих в планы германского главного штаба и его идеи молниеносной войны. План "Барбаросса" предусматривал молниеносное вторжение в Советский Союз и рассечение танковыми клиньями советской фронтовой полосы.

После окружений под Минском операция под Смоленском была решающей, она, в случае успешного проведения, должна была открыть дорогу на Москву.

С начала июля войска Западного фронта вели бои на рубеже Березины и в междуречье Березины и Днепра, стремясь создать линию обороны по Двине и Днепру, используя удобный природный рубеж.

Но уже 27 июня танковый корпус Гудериана овладел Бобруйском и устремился к Могилеву. Разгорелись ожесточенные бои под Оршей. Для создания новой линии обороны на берега Западной Двины и Днепра стала выдвигаться советская Резервная армия. Но она не сумели укрепиться на этом рубеже. Приказ Сталина "Во что бы то ни стало удержать Смоленск!" не мог быть выполнен. Гудериан неожиданно форсировал Днепр и сам удивлялся своей победе. В своих "Воспоминаниях" он писал:

"... Я полностью считался с опасностью сильного контрудара противника по открытым флангам, которые будут иметь три моих танковых корпуса после форсирования Днепра. Несмотря на это, я был настолько проникнут важностью стоящей передо мной задачи и верой в ее разрешимость,.. что немедленно отдал приказ форсировать Днепр и продолжить продвижение на Смоленск".

Бои за Смоленск заняли пять-шесть дней. На первом этапе передовые танковые части Гудериана прорвались через Оршу, Ельню, Кричев, образовав выступ.

16 июля 1941 года пал Смоленск.

И снова ничего не было предпринято, чтобы изолировать этот выступ.

Дорога на Москву передовым танковым соединениям была открыта.

Для удара по Москве в распоряжение немецких армий "Центра" было добавлено три полевых армии и три танковых группы. В составе танковых групп насчитывалось 13 танковых и 8 моторизованных дивизий, кроме того, большое количество самоходных орудий и тяжелой артиллерии.

С воздуха сухопутное наступление должны были поддерживать два воздушных флота. Возникало решающее превосходство сил на направлении главного удара - на Вязьму.

В первых числах сентября советская 24-ая армия перешла в наступление на флангах Ельницкого выступа.

4-ая немецкая армия под этим напором вынуждена была отойти от выступа, образовавшегося в районе Ельни.

Войскам советского Западного фронта было приказано силами трех армий генерал-лейтенанта М. Г. Ефремова (от Ельни - до Спас-Деменска), генерал-полковника И. С. Конева (от озера Селигер до Ельни) и третий ответственный участок фронта (от Ельни до железной дороги Рославль-Киров) был поручен армии под командованием С. М. Буденного, возглавлявшего Западный Резервный фронт.

Войска трех фронтов стояли в течение полутора месяцев на этом рубеже. Это как раз та Резервная армия, состоящая из 12 дивизий, в том числе и 5-ой дивизии Московского Народного Ополчения, в составе которой находился мой отец, В. В. Минаев. (См. Историю Великой Отечественной войны в 6-ти томах. М. 1963. С. 238).

В письме от 28 сентября 1941 года отец писал:

"... Каждый день, каждый час, несмотря на все сложности обстановки, мыслями с вами. Я уже писал, что с 18 августа - я в резерве, а с 3 сентября тоже в резерве, но более крупного масштаба... "

Русская линия обороны представляла собой развернутую систему траншей и укреплений. Советские войска рассчитывали продержаться здесь в течение всей зимы.

В том же письме отец писал, что отсутствие писем объясняется объективными причинами: в начале сентября были первые боевые столкновения ополченцев на линии фронта. Но теперь, когда, казалось, советский Западный фронт закрепился на новых рубежах, наступало некоторое затишье. Успокаивая семью, отец сообщал в этом же последнем письме с фронта: "... Не писал часто, потому что так надо было, да и обстоятельства не позволяли это сделать. Жив, здоров. Сейчас живу в теплой светлой избе, пользуюсь трогательным вниманием хороших моих хозяев - двух женщин: старушки 70 лет, ее дочери и внучки 16 лет..."

Стержень обороны Резервной армии находился по обе стороны автострады Смоленск-Москва и шоссе, ведущего к Москве.

В начале октября 1941 года Третья танковая группа Гудериана получила приказ: 9-ая армия рассекает фронт противника и продвигается в направлении Вязьмы, имея целью во взаимодействии с Четвертой армией нанести удар по Вязьме с юго-запада. Этот приказ действовал в соответствии с главным планом "Барбаросса", разработанным еще в 1940 г. Он предусматривал путем рассечения танковыми колоннами Третьего Рейха армии противника продвинуться на линию Днепр - Западная Двина, создавая окружения - котлы, и закончить войну в два-три месяца, выйдя на линию Архангельск-Волга-Астрахань.

Создание "третьего котла" под Вязьмой предусматривало прорыв фронта советских войск с целью обеспечить немецким танковым соединениям Гудериана достаточное пространство для удара с тыла по советским частям.

Прорыв был осуществлен внезапно 2 октября (как раз этот момент очень объективно передан майором М. Е. Агаповым в очерке бывшего советского партийного функционера Угрюмова). Погода стояла сухая, дороги не подвели немцев. Восьмой авиационный корпус оказал мощную поддержку танковым колоннам немцев.

7 октября Десятая танковая дивизия фашистов соединилась с Седьмой танковой дивизией, как раз в районе Вязьмы. Котел замкнулся.

Москва оказалась в непосредственной близости.

Что стало с ополченцами, могли бы сказать они сами. Их редкие голоса тем дороже для современников. Вот как пишет об этой известный литературный критик и публицист Борис Михайлович Рунин, сумевший вырваться из окружения:

"Я пишу эти воспоминания на восемьдесят первом году своей жизни. Только теперь я стал мысленно оглядываться на прожитое и пережитое, уже не столько удивляясь тому, что уцелел, сколько, стараясь зафиксировать те "нештатные" обстоятельства моего существования.., Однако, вышло так, вопреки множеству гибельных предпосылок, я не пропал без вести на войне и не исчез бесследно в сталинских застенках, как мне полагалось по всем канонам тогдашней советской доли... и пытаюсь... в назидание потомкам... напомнить... " (Рунин Б. М, Мое окружение. Записки случайно уцелевшего. М. 1995. )

Что стало с ополченцами достаточно точно описал М. Е. Агапов. Штаб Резервной армии потерял связь со штабами других армий и не смог организовать отход сохранившихся частей. Нарушилось управление в войсках Западного фронта. Все это создало "исключительные трудности при организации отхода войск", утверждается в советской многотомной "Истории Великой Отечественной войны" (Т. 11. С. 74).

Моторизованные корпуса Третьей и Четвертой немецких танковых групп, выйдя в тыл вязьменской группировки советских войск, отрезали пути отхода четырем армиям.

"Большинство мероприятий невозможно было осуществить", - звучит признание даже в официальной советской Истории Великой Отечественной войны. (С. 74).

На самом же деле произошла огромная трагедия. В Вязьменском котле погибли, были искалечены, попали в плен десятки, сотни тысяч, тысячи отборных, глубоко преданных Родине, добровольно ушедших на фронт москвичей, в их числе квалифицированных рабочих, служащих, московской интеллигенции, студентов, аспирантов, профессоров и доцентов московских вузов, Московского университета.

Так "умело" ими командовал, в числе других военачальников, заместитель народного комиссара СССР по обороне С. М. Буденный. Кстати, тоже уцелевший и даже получивший повышение. Он вскоре был назначен на пост главнокомандующего Северо-Кавказским направлением, командующего Северо-Кавказским фронтом и Кавалерией Вооруженных сил СССР.

Чествуя его, Ворошилов писал: "Буденный у нас был и есть только один... " Уникальность этого командующего действительно трудно переоценить. Отец рассказывал, как руководитель кафедры высшей математики, профессор Алексей Петрович Поляков, занимаясь с Семеном Михайловичем еще до войны, никак не мог ему втолковать законов сложения простых дробей. Так и не поняв этих истин, командующий пустился на войну и погубил весь цвет Москвы.

Причина столь катастрофического положения на Западном фронте заключалась в полной неосведомленности о немецких методах ведения боя. Немцы концентрировали войска для мощного удара в одном месте. Командование советскими войсками выстраивало фронт с равномерным распределением на каждую дивизию определенного количества километров. Огромные пространства России позволяли немцам наносить удары в стык советских дивизий. Пробив на флангах советский фронт, гитлеровские дивизии (ударные танковые группировки) обошли и окружили пять советских армий, создав очередной Вязьменский котел.

Германские войска в пять-шесть раз количественно превосходили советские дивизии на Западном фронте.

В начале сентября (18 числа) Гитлер отдал приказ: "Капитуляцию Ленинграда или Москвы не принимать, даже если она будет предложена".

8 октября пал Орел, ключевой город к югу от Москвы. Москва оказалась в окружении двух огромных котлов.

Армии Буденного были уничтожены или рассеяны. Уже не было сплошного фронта обороны на Западном направлении.

По приказу Сталина на Западный фронт был направлен Жуков. Он с трудом отыскал штаб Резервного фронта, Буденный был в растерянности. Он потерял связь со всеми разбитыми армиями.

Жуков не нашел штабов ни в Малоярославце, ни в Калуге, которая оказалась в состоянии боя. По ходу своей инспекции он получил приказ возглавить Резервный фронт.

10 октября он прибыл в Красновидово, в штаб Западного фронта. Штаб фронта был срочно переведен в Алабино, по существу в Московский пригород - 40 километров от Москвы. Наша дача, где мы в то время жили в Катуаре, находилась на тридцатом километре от Москвы и в десяти-пятнадцати от линии фронта. Отчетливо были слышны артиллерийские разрывы, осколки снарядов мы находили у своего крыльца. Во время налетов немецких бомбардировщиков вся семья спускалась в погреб, откуда на всякий случай был сделан выход во двор…

Высшее командование сухопутных войск Германии, возглавляемое Браухичем и Гальдером и непосредственный командующий на Восточном фронте фон Бок (его группа армий продвигалась по главному Минскому шоссе на Москву с танками Гудериана во главе) настаивали на массированном наступлении на советскую столицу. Они доказывали Гитлеру важность этого акта, как в военном, так и в политическом отношении.

Но у бывшего ефрейтора, ставшего верховным главнокомандующим, были свои основания не соглашаться с ними. Гитлер не решился брать Москву зимой, он стремился отрезать центральные области Советского Союза от топливных источников на юге страны и отдал приказ о наступлении на Киев.

Наша семья продолжала жить на даче под Москвой, в Катуаре, другого жилья у нас не было. Алабино и линия фронта были от нас километрах в пятнадцати, Минское шоссе - в пятистах метрах. Мы слышали об окружении нашей армии в нескольких местах Западного фронта, но не допускали мысли о том, что именно Московское Ополчение попадет в такую ситуацию... Но действительность превзошла все наши ожидания. Перестали приходить письма от отца. Сначала отдаленный, но все приближающийся гул артиллерийского обстрела заглушал все другие, мирные, звуки, а участившиеся налеты на Москву, гул надвигающейся эскадрильи бомбардировщиков - мессершмитов, пролетающих над нашими головами и истошная команда нашего старшего брата Лесика "Ложись!" бросали нас на землю, заставляли затыкать уши и лежать так, пока на какое-то время не наступала короткая тишина.

Наступал октябрь. Москва - на осадном положении. Учебный год так и не начался. Школы закрыты. Моя деятельная мама - учительница истории - организовала учебную группу из ребят пятого класса, как раз того, где должна была учиться я, а младший брат Саша, хотя и был третьеклассником, начал вместе с нами проходить программу пятого класса.

Но неожиданно и это мамино начинание было прервано. Стремительно покидали дачи приезжие москвичи и отправлялись в эвакуацию.

Как-то по дороге за молоком я встретила своего теперь друга Леву Моора с бабушкой, и они мне рассказали, что собираются уезжать в Москву - "денька на два!" Но так и не вернулись. Видно, уехали в эвакуацию, как тысячи других москвичей.

16 октября 1941 года возникла в Москве паника, которая так стыдливо замалчивается в нашей литературе. А это было знаковое событие и в советском, и в немецком главном командовании.

Только теперь опубликован важнейший документ, свидетельствующий о состоянии умов советского правительства в эти тревожные дни:

"15 октября 1941 г.
Постановление
Государственного Комитета Обороны

"Об эвакуации столицы СССР г. Москвы"

Ввиду неблагоприятного положения в районе Можайской оборонительной линии ГКО постановил:

1. Поручить т. Молотову заявить иностранным миссиям, чтобы они сегодня же эвакуировались в г. Куйбышев (НКПС - т. Каганович обеспечивает своевременную подачу составов для миссий, а НКВД - т. Берия организует их охрану).

2. Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета, а также правительство во главе с заместителем председателя СНК т. Молотовым (т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке).

3. Немедленно эвакуироваться органам Наркомата обороны и Наркомвоенмора в г. Куйбышев, а основной группе Генштаба - в г. Арзамас.

4. В случае появления войск противника у ворот Москвы поручить НКВД - т. Берия и т. Щербакову - произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также все электрооборудование метро (исключая водопровод и канализацию).

Председатель Государственного
Комитета Обороны
И. В. Сталин

16 октября 1941 года никогда не сотрется из памяти. В Москве на день-два возникла анархия. Ветер разносил по опустевшим учреждениям брошенные бумаги, везде наблюдались следы поспешных сборов, многие магазины были брошены, в других еще находились растерянные, испуганные люди, наблюдались проявления мародерства.

Б. М. Рунин, оказавшийся в Москве, вырвавшись из окружения, как раз 16 октября, вспоминал:

"Окна в "Доме Ростовых" (где помещался тогда Союз Писателей - Н. М.) были распахнуты настежь, в то время, как входные двери оказались наспех заколочены досками… Внутри - беспорядок, граничащий с хаосом. Повсюду пахло гарью, валялись клочки разорванных и полусожженных бумаг, осенний ветер ворошил на полу кучки пепла. Выдвинутые ящики столов, раскрытые шкафы, разбросанные папки - все в безлюдных помещениях Союза свидетельствовало о поспешном уничтожении архивных материалов и текущей документации, о стремлении, как можно скорее, ликвидировать обширную писательскую канцелярию."

Еще ходили пригородные поезда, приехала из Москвы наша мама. Она получала военное пособие за отца. Но так ничего и не смогла купить в магазинах, привезла только дорогих конфет - трюфелей, которые мы потом вспоминали всю войну.

Наступала зима 1941-1942 годов. Она была переломной для хода войны и отмечена в истории, как контрнаступление, как битва под Москвой в ноябре-декабре 1941 года.

Мы в нашем Катуаре наблюдали эти переломные перемены. Появились новые пополнения наших солдат-сибиряков, хорошо добротно одетых в белые бараньи полушубки. Веселые, уверенные в исходе войны, они вселяли в нас надежду.

Но жить в первую военную зиму было так трудно, так холодно, так мучил голод... Карточки мы получали московские, благодаря маминой сестре - Августе Петровне, которая не побоялась нас всех: маму и нас, пятерых детей, прописать в свою крошечную квартирку на 3-ей Поклонной улице. Отоваривать карточки приходилось в Москве, а по дороге домой, в Катуар, в поездах и на Киевском вокзале нас нещадно грабили. В толкучке, которая всегда царила на выходе к пригородным поездам (а их ходило одно время два поезда в сутки) разрезали бритвой рюкзаки и у Лесика, старшего из нас, и у мамы. А однажды и вовсе все-все карточки украли у Лили, тогда еще школьницы. Она так плакала, что не могла идти домой, а пошла к Сталину в Кремль с письмом, которое здесь же, на вокзале, написала на тетрадном листочке, подошла к Спасской башне, а часовой хотел ее застрелить.

От всех этих невзгод мама была доведена до дистрофии, и ее положили в больницу. Но как-то выжили мы в эту первую зиму. Очень помогала школа. Учения не было, но были организованы детские производственные мастерские для школьников. Мы с сестрой Лилей начали в них работать. Мастерские наши помещались в 59 школе в Староконюшенном переулке на Арбате. Группа состояла только из девочек, мы вязали для фронта пуловеры-безрукавки и шарфы. За это нам давали рабочую карточку, на которую полагалось шестьсот граммов хлеба, вместо четырехсот на иждивенческую. От этой же 59-ой школы мы попали в клуб имени Горбунова у Киевского вокзала в хор, где пели и иногда выступали в госпиталях. Руководил хором Никитин - молодой дирижер. Лилю сразу же определили солисткой, у нее оказался прекрасный голос - меццо-сопрано, а меня - хористкой, и я была очень довольна. За наше пение перед репетицией нам давали "суфле" - сладкое соевое молоко, и мы стали брать с собой младшую сестричку Верочку, которая с удовольствием угощалась этим "суфле", пока мы распевались. Какие были чудесные песни во время войны!

Легкокрылый "ястребочек",
Пролетает над Москвой!
Здравствуй, храбрый наш дружочек,
Наш защитник боевой!
Над любимою столицей
Ты летишь, как верный страж!
И улыбкой светят лица,
Люди шепчут: "Это наш!"

Или всем известный "Фонарик":

Помню ночь над затемненной улицей,
Мы с любимой вместе рядом шли!
И фонарик, вот какая умница,
Вдруг погас на несколько минут!
Бессменный Часовой
Все ночи до зари,
Мой славный друг,
Фонарик мой,
Гори, гори, гори!

В эту первую военную зиму мы очень страдали от холода. Наша дача не была приспособлена для зимней погоды. Сделанная из старых шпал, она стала промерзать насквозь. В комнатах по стенам раскинулись снежные "зайцы"

Надо было бесконечно топить плиту в кухне и тогда только около нее можно было отогреться. Большая проблема была с дровами. Их не было и никто не собрался их заготовить. Приходилось нам, еще ребятам, мне было двенадцать лет, Саше - десять, Лиле - четырнадцать, ходить в лес, пилить двуручной пилой большие березы, разделывать их на бруски метра по три и нести на руках по снегу домой. Это было так тяжело! Обливаясь слезами и надрываясь, мы притаскивали эти бруски к дому, укладывали на козлы и, изнемогая, пилили-пилили, чтобы только не замерзнуть окончательно в нашей летней даче.

Но наступила весна. Эти же самые березки, которые так были тяжелы зимой, весной стали поить нас соком. Мама очень ловко научилась собирать его, сделав небольшой надрез на коре. Потом появился огород, все шло в пищу: и крапива, и сныть, и даже желуди.

Летом на нашей даче поселились два старичка Шергины: Борис - северный сказочник и его двоюродный брат Виктор - актер, мастер художественного слова. Они очень скрасили нашу жизнь, утешали и подкармливали и просто учили жить, вернее, выживать

С началом осени возобновились занятия в московских школах.

С фронта стали приходить все более успокаивающие вести.

С сентября 1942 года началась Сталинградская эпопея, которая длилась двести дней. 1942-1943 годы мы продолжали жить в Катуаре, отправляясь в школу в Москву с четырехчасовым утренним поездом (другого не было) и возвращаясь только вечером. Приехав в Москву в мороз, когда школа еще закрыта, спускались в метро и там, в тепле, учили уроки. Старшие из нас, Лиля и Лесик, экстерном заканчивали школу, проходя программу двух классов за один год. Лиля в течение одной военной зимы прошла седьмой и восьмой классы, в течение другой - девятый и десятый. Как-то, сдавая математику при Горном институте, где был экстернат, долго что-то решала у доски. К ней подошел преподаватель, а может быть и профессор этого института и, глядя на ее текущие ботики и мокрые следы у доски, спросил: "Минаева? Елена?" и потрепав ее по черным косам и постучав по лбу, произнес: "Не в отца! Не в отца!" и отпустил с хорошей оценкой. Видно, знал нашего папу-математика. Но Лиля училась всегда замечательно. Она поступила в университет на исторический факультет, а потом, пройдя все три тура и конкурс, стала заниматься в студии Театра Ленинского Комсомола под руководством Ивана Сергеевича Берсенева.

Старший брат Алексей - Лесик, как мы его называли дома, тоже экстерном закончил школу и поступил в московский Авиационный Институт имени Серго Орджоникидзе на самолетостроительный факультет. Одновременно ему пришлось поступить и на авиационный завод слесарем и со временем пройти все ступени от студента-слесаря, до инженера, ведущего инженера, главного конструктора КБ Микояна, а потом и заместителя министра авиационной промышленности.

Между тем Сталинградская битва была выиграна, последовали сражение на Курской дуге, открытие второго фронта, появилась американская помощь. И скоро враг был изгнан с территории нашей страны.

Наше житье тоже претерпело изменения. Директор школы, где мама работала и считалась лучшей учительницей по истории в районе, разрешил нашей семье занять пионерскую комнату на четвертом этаже школы. Это было временное жилище. Но как оно облегчило нашу жизнь!

Тут я услышала первый салют в честь взятия города Орла! Потом салюты стали повторяться. Но каждый раз вздрагивало сердце и было так страшно! А вдруг это опять боевые залпы! Никаких сведений от отца мы так и не получали...